Неточные совпадения
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним
ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в
землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся с ним и заглянул ему сбоку в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так шли они с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
Говоря, Дунаев ловко отщипывал проволоку клещами, проволока лежала у него на колене, покрытом кожей, щипцы голодно щелкали, проволока
ровными кусками падала на
землю.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая на одну ногу, свалился в двух шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на
землю и, вытирая руку о передник, сказал
ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный —
ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь, черные полосы вспаханной
земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей
земле, двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых изб.
Потому ли, что
земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался
ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но к вечеру опять падала до — 25°С.
Старик таза тоже отказался лезть на дерево. Тогда я решил взобраться на кедр сам. Ствол его был
ровный, гладкий и с подветренной стороны запорошенный снегом. С большими усилиями я поднялся не более как на три метра. У меня скоро озябли руки, и я должен был спуститься обратно на
землю.
Она несла на голове глиняный кувшин с водой и шла прямо,
ровной походкой, глядя вниз на
землю.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по
ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть уходит в
землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная
землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и холодною.
Слово степь имеет у нас особенное значение и обыкновенно представляет воображению обширное пространство голой,
ровной, безводной земной поверхности; многие степи таковы действительно, но в Оренбургской губернии, в уездах Уфимском, Стерлитамацком, Белебеевском, Бугульминском, Бугурусланском и Бузулуцком, [Последние три уезда отошли теперь ко вновь учрежденной Самарской губернии] степи совсем не таковы: поверхность
земли в них по большей части неровная, волнистая, местами довольно лесная, даже гористая, пересекаемая оврагами с родниковыми ручьями, степными речками и озерами.
Весною стаи кряковных уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород, кроме нырков; сначала летят огромными стаями, полетом
ровным и сильным, высоко над
землею, покрытою еще тяжелою громадою снегов, едва начинающих таять.
Выйдут на берег покатый
К русской великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап на песке;
Барку ведут бечевою,
Чу, бурлаков голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы, леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка
землю целует,
Плачет — и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?..»
— Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься — я рад…
Музыка стала приятна матери. Слушая, она чувствовала, что теплые волны бьются ей в грудь, вливаются в сердце, оно бьется
ровнее и, как зерна в
земле, обильно увлажненной, глубоко вспаханной, в нем быстро, бодро растут волны дум, легко и красиво цветут слова, разбуженные силою звуков.
Чем
ровнее шла
земля, тем тоньше и тем дальше друг от друга должны были наноситься изображающие ее штрихи.
Песня длинна, как большая дорога, она такая же
ровная, широкая и мудрая; когда слушаешь ее, то забываешь — день на
земле или ночь, мальчишка я или уже старик, забываешь все!
Луна уже скатилась с неба, на деревья лёг густой и
ровный полог темноты; в небе тускло горели семь огней колесницы царя Давида и сеялась на
землю золотая пыль мелких звёзд. Сквозь завесу малинника в окне бани мерцал мутный свет, точно кто-то протирал тёмное стекло жёлтым платком. И слышно было, как что-то живое трётся о забор, царапает его, тихонько стонет и плюёт.
Он купил степь в Симбирской губернии (теперь Самарской), в Ставропольском уезде, около семи тысяч десятин,
землю отличную, хлебородную, чернозем в полтора аршина глубиною,
ровную, удобную для хлебопашества, по речке «Берля», в вершинах которой только рос по отрогам небольшой лесок; да был еще заповедный «Медвежий Враг», который и теперь составляет единственный лес для всего имения.
А в осенние темные ночи их
ровный гул наполнял всю
землю и давал чувство такой шири, словно стен не было совсем и от самой постели, в темноте, начиналась огромная Россия.
После обеда другие дрёмовцы видели неведомого человека за рекою, на «Коровьем языке», на мысу,
земле князей Ратских; ходил человек в кустах тальника, меряя песчаный мыс
ровными, широкими шагами, глядел из-под ладони на город, на Оку и на петлисто запутанный приток её, болотистую речку Ватаракшу [устар. негодный, неуклюжий — Ред.].
Только снаружи слышался
ровный гул, как будто кто-то огромный шагал от времени до времени по окованной морозом
земле.
Земля глухо гудела и смолкала до нового удара… Удары эти становились все чаще и продолжительнее. По временам наша избушка тоже как будто начинала вздрагивать, и внутренность ее гудела, точно пустой ящик под ветром. Тогда, несмотря на шубы, я чувствовал, как по полу тянет холодная струя, от которой внезапно сильнее разгорался огонь и искры вылетали гуще в камин.
Луна светила сзади них, тени ползли впереди: одна — покороче, другая — длиннее, обе узкие. Одна — острая, двигалась вперед
ровными толчками, другая — то покрывала ее, то откидывалась в сторону, и снова обе сливались в бесформенное темное пятно, судорожно скользившее по
земле.
Василий Андреич послушался и пустил лошадь, как велел Никита. Они ехали так довольно долго. Иногда они выезжали на оголенные зеленя, и сани гремели по колчам мерзлой
земли. Иногда выезжали на жнивье, то на озимое, то на яровое, по которым из-под снега виднелись мотавшиеся от ветра полыни и соломины; иногда въезжали в глубокий и везде одинаково белый,
ровный снег, сверху которого уже ничего не было видно.
— Вот теперь вы и то и сё, капризитесь с парнями, дурите и будто бы считаете их
ровней себе, а как повыскочите замуж, и — кончено! Всё равно как нет вас на
земле, только промеж себя лаетесь, а перед мужьями — без слов, как овцы…
Они шли теперь по последнему, почти
ровному излому тропинки. Справа от них обрывалась круто вниз гора и бесконечно далеко уходило кипящее море, а слева лепились по скату густые кусты шиповника, осыпанного розовыми, нежными цветами, и торчали из красно-желтой
земли, точно спины лежащих животных, большие, серые, замшелые камни. Студент смущенно и сердито глядел себе под ноги.
Показались Ямки. Рассыпанные по пригорку овины, клетушки и избёнки, казалось, были кем-то сразу брошены на
землю, да так и прихилились испуганно и убито, не смея выстроиться в одну
ровную линию. Грязно-серые, ничтожные, они казались ещё жалче и бедней под покровом бесстрастного глубокого неба, раскинувшегося над ними задумчиво и важно.
В апреле, перед Пасхой, я зашел как-то к Борису. День был на редкость теплый. Пахло талым снегом,
землей, и солнце светило застенчиво и робко, как улыбается помирившаяся женщина после слез. Он стоял у открытой форточки и нюхал воздух. Когда я вошел, Борис обернулся медленно, и на лице у него было какое-то
ровное, умиротворенное, детское выражение.
Тотчас за больницей город кончался и начиналось поле, и Сазонка побред в поле.
Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым дыханием. Сазонка сперва шел по просохшей дороге, потом свернул влево и прямиком по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами
земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.
Ровною поступью проходила она между рядами склонявшихся перед нею до
земли инокинь и белиц и стала на свое игуменское место.
Казалось, будто вся эта сила гудит и гремит где-то там, выше, над
землею, а здесь — такая тишина, мир и спокойствие в этом
ровном, кротком, неколеблющемся мерцании лампады, озаряющей темные, сурово-строгие, святые лики.
От него пошла большая волна, которая окатила меня с головой и промочила одежду. Это оказался огромный сивуч (морской лев). Он спал на камне, но, разбуженный приближением людей, бросился в воду. В это время я почувствовал под ногами
ровное дно и быстро пошел к берегу. Тело горело, но мокрая одежда смерзлась в комок и не расправлялась. Я дрожал, как в лихорадке, и слышал в темноте, как стрелки щелкали зубами. В это время Ноздрин оступился и упал. Руками он нащупал на
земле сухой мелкий плавник.
Как мы не слышали раньше! Отовсюду — места нельзя было точно определить — приносился
ровный, поскребывающий стон, удивительно спокойный в своей широте и даже как будто равнодушный. Мы слышали много и криков и стонов, но это не было похоже ни на что из слышанного. На смутной красноватой поверхности глаз не мог уловить ничего, и оттого казалось, что это стонет сама
земля или небо, озаренное невсходящим солнцем.
Нет, трудно представить, когда нет ни
земли, ни берега, ни волн, опрокидывающих лодку, а только вот это,
ровное, белое, бесстрастное.
Их
ровная, ни единым знаком не тронутая, ни единым предметом не отмеченная гладь нарушала все обычные и истинные представления о размерах и расстояниях, и, когда я двинулся в глубину этой удивительной страны, мои шаги казались мне огромными, прыжки через узенькие проливчики гигантскими, и сам я представлялся великаном, загадочным существом, впервые обходящим только что сотворенную безжизненную и пустынную
землю.